И как такой взгляд на мир пригодится каждому человеку.

Я неохотно убираю руки от медленно вращающейся на гончарном круге миски и наблюдаю, как её неровные бока постепенно останавливаются. Вот бы ещё чуть-чуть их подправить. Я в древнем городе керамики Хаги в префектуре Ямагути. Хотя я доверяю мастеру, который убедил меня оставить миску как есть, не могу сказать, что понимаю его мотивы. Он с улыбкой произносит: «В ней есть ваби-саби». И отправляет мою миску на обжиг. А я сижу, размышляя над отсутствием симметрии, и пытаюсь понять, что же такое он имел в виду.

Как оказалось, непонимание этой фразы — вполне обычное явление. Ваби-саби — ключевая идея японской эстетики, древних идеалов, которые до сих пор регулируют нормы вкуса и красоты в этой стране. Это выражение не только невозможно перевести на другие языки — оно и в японской культуре считается не поддающимся определению. Его часто произносят в случае глубокого восхищения и почти всегда добавляют muri (невозможно), когда просишь объяснить подробнее. Короче говоря, выражение «ваби-саби» описывает необычный взгляд на мир.

Выражение зародилось в даосизме во времена существования Китайской империи Сун (960‑1279), потом попало в дзен-буддизм и вначале воспринималось как сдержанная форма восхищения. Сегодня оно отражает более расслабленное принятие недолговечности, природы и меланхолии, одобрение несовершенства и незавершённости во всём — от архитектуры до керамики и флористики.

Ваби примерно означает «элегантная красота непритязательной простоты», а саби — «течение времени и наступающий вследствие этого распад». Вместе они обозначают чувство, уникальное для Японии и занимающее центральное место в культуре этой страны. Но такое описание очень поверхностно, оно мало приближает нас к пониманию. Буддистские монахи вообще полагают, что слова — его враг.

Как считает профессор Танехиша Отабе (Tanehisa Otabe) из Токийского университета, начинать знакомство с ваби-саби хорошо с изучения древнего искусства ваби-ча — вида чайной церемонии, возникшего в XV–XVI веках. Основавшие его чайные мастера отдавали предпочтение японской керамике, а не популярной в то время идеально выполненной китайской. Это был вызов тогдашним нормам прекрасного. На их чайных приборах не было привычных символов красоты (яркие цвета и затейливая роспись), и гостям предлагалось рассматривать неброские цвета и текстуры. Эти мастера выбирали несовершенные, грубоватые предметы, потому что «ваби-саби предполагает что-то незаконченное или неполное, оставляя простор для воображения».

Взаимодействие с чем-то, что считается ваби-саби, даёт:

• осознание естественных сил, участвующих в создании предмета;


• принятие природной силы;


• отказ от дуализма — убеждения, что мы отделены от окружающей нас среды.

Вместе эти впечатления помогают смотрящему увидеть себя частью природного мира и почувствовать, что он не отделён от него, а находится во власти естественного течения времени.

Щербинки и неровности воспринимаются не как ошибки, а как проявление созидательной силы природы – точно так же, как мох, растущий на неровной стене, или согнувшееся на ветру дерево.

«Принципы ваби-саби открыли нам глаза на повседневность и создали необычный, эстетический, подход к восприятию обыденного», — говорит профессор Отобе, особо подчёркивая важность принятия в японской культуре. В ней общество регулярно вынуждено бороться с катаклизмами. Вместо того чтобы провозглашать природу лишь опасной разрушительной силой, ваби-саби помогает представить её как источник красоты, которую стоит ценить даже в мельчайших проявлениях. Она становится местом, где рождаются цвета, формы, узоры и вдохновение, силой, с которой можно не только бороться, но и сотрудничать.

Главный же ключ к пониманию ваби-саби — неизбежность смертности, заключённая в природе. Сами по себе окружающие нас формы просто красивы. Но осознание их быстротечности, подчёркивающее нашу собственную недолговечность, делает их значительнее.

Это напомнило мне историю одной японской коллеги о её детской поездке в Киото. Тогда она наскоро прошла по территории вокруг деревянного храма Гинкаку-дзи, торопясь посмотреть более знаменитый позолоченный Кинкаку-дзи, возвышающийся над озером. Он был ярким и эффектным и впечатлял гораздо больше, чем его простой и традиционный собрат.

Она снова побывала там через несколько десятилетий. Хотя золотой храм по‑прежнему бросается в глаза, она заметила, что кроме быстрого удовольствия от созерцания золота в нём больше ничего нет. А вот в Гинкаку-дзи она нашла новое очарование: старое дерево имеет множество оттенков и текстур, а сады камней подчёркивают разнообразие природных форм. Она не могла оценить этого в детстве, но с возрастом стала воспринимать разрушительное действие времени как источник красоты — гораздо более значительный, чем блеск золота.

Я была заинтригована этим и решила связаться с керамистом Кадзунори Хамана (Kazunori Hamana), в чьих работах часто находят элементы ваби-саби. Он тоже подчеркнул важность старения.

«Когда ты молод, у тебя другие чувства — всё новое кажется хорошим, ты начинаешь видеть развитие истории, — объясняет он. — Когда ты вырастаешь, то видишь множество историй, в своей семье и в природе: всё растёт и умирает, а ты лучше понимаешь эти концепции, чем в детстве».

Такое отношение к отметкам времени — основная черта работ Хаманы, которые он выставляет в заброшенных сельских домах. Он объясняет, что дверные косяки, почерневшие за годы от каминного дыма, и начавшие осыпаться глинобитные стены — история дома. Они создают подходящий фон для его работ и помогают избежать холодной раздвоенности обезличенного пространства белых галерей.

Хамана применяет в своей работе важную для ваби-саби концепцию о взаимотворчестве человека и природы. «Сначала я немного обдумываю дизайн, но глина — природный материал, она меняется. Я не хочу бороться с природой, поэтому следую форме глины, принимаю её», — рассказывает он.

Иногда природа становится ещё и фоном, на котором он выставляет свои изделия. Например, он оставил несколько работ в заросшем бамбуковом лесу на территории вокруг своего дома. За годы они заросли кустарником, и на них появились неповторимые узоры от перепадов температур, сколов и окружающих растений. Но это только дополняет красоту каждого объекта, а трещины расширяют его историю.

С ваби-саби также часто связывают искусство кинцуги — метод реставрации разбитой керамики с помощью лака и золотого порошка. Этот подход подчёркивает, а не скрывает трещины, делая их частью предмета.

Когда дочь Хаманы случайно разбила некоторую его керамику, он на несколько лет оставил осколки на улице, чтобы природа придала им цвет и форму. Когда местный специалист по кинцуги склеил их, разница цветов была настолько тонкой и неравномерной, что её ни за что бы не удалось воссоздать намеренно.

Принятие природных эффектов и отражение семейной истории создают неповторимую ценность предмета, который во многих культурах сочли бы бесполезным и выбросили.

Стремление к безупречности, так распространённое на Западе, задаёт недостижимые стандарты, которые только вводят в заблуждение. В даосизме идеал приравнивается к смерти, потому что он не предполагает дальнейшего роста. Стремясь создавать безупречные вещи, а затем пытаясь сохранить их в таком состоянии, мы отрицаем саму их цель. А в результате теряем радость перемен и развития.

На первый взгляд эта концепция кажется абстрактной, но восхищение недолговечной красотой лежит в основе самых простых японских удовольствий. Например, в ханами — ежегодной церемонии любования цветами. Во время цветения сакуры устраивают вечеринки и пикники, катаются на лодках и участвуют в фестивалях, хотя лепестки этого дерева быстро начинают опадать. Узоры, которые они образуют на земле, считаются такими же красивыми, как и соцветия на деревьях.

Такое принятие мимолётной красоты вдохновляет. Хотя оно и окрашено меланхолией, но учит наслаждаться каждым приходящим моментом, ничего не ожидая.

Вмятины и царапины, которые есть у всех нас, напоминают о приобретённом опыте, и стереть их — значит игнорировать жизненные сложности. Когда через несколько месяцев мне пришла миска, сделанная мной в Хаги, её неровные края больше не казались мне недостатком. Вместо этого я увидела в них желанное напоминание о том, что жизнь неидеальна и не нужно пытаться её такой сделать.

В ноябре, когда природа сбрасывает последние украшения, человек остаётся наедине с тем, что не скрыть ни листвой, ни светом. В такие дни особенно ясно ощущаешь: всё внешнее — лишь повод заглянуть внутрь.

НОЯБРЬ

Ноябрь, оборванный и жалкий,

Явился в сад с мешком и палкой.

Шуршит опавшею листвой,

Шурует, роется, как свой!

Что ищет он в пустом саду —

Клад тамплиеров иль еду?

Бесцеремонные дрозды

Давно склевали все плоды.

Вот он скребет ветвями крыши,

Скрежещет дверью, в щели дышит

И ставней лязгает от злости.

Конечно, он не прочь бы в гости…

Он и пытался влезть тогда,

Как я впускала в дом кота.

Что ж, всяк не прочь бы в теплый дом,

Но мне уютнее с котом…

А впрочем, я была бы рада

Такому пугалу для сада:

Наверно распугал бы он

И всех дроздов, и всех ворон.

Ноябрь, ноябрь… Я понимаю,

Уже нельзя вернуться к маю.

Довольно прыгать по лугам

И рвать цветы — то тут, то там.

Пора сложить смиренно руки

И без уныния и муки

(И не страшась ни ведьмы в ступе,

ни что двухтысячный наступит,

но не — прощения грехов,

ни завещанья, ни стихов)

Залечь и прорастать травой,

С цветком, авось, над головой.

Земле — земное… А мечты?

А счастье слез от красоты?

Они ведь я? Они — во мне.

Или посланники извне?

Или те силы, что живут,

Где захотят — тот там, то тут?

Но, может быть, в настигший час

Они сопровождают нас

В те запредельные края,

Где не нужны нам наши «я».

Где первоизбранный родник

По Слову некогда возник,

Откуда льются все ручьи,

Как воздух, свет, как Дух — ничьи…

Конечно, есть простой ответ:

Ноябрь, бессонница и бред.

ЛАРИССА АНДЕРСЕН (1911-2012)

Иногда человек выходит за пределы привычного, чтобы найти ответы на вопросы, что терзают его душу. В поисках Бога, в поисках смысла он сталкивается с тем, что сам создает — из глины, из слова, из страха. А ведь каждый поиск — это не только надежда найти, но и шанс пересоздать что-то внутри себя.

ПСАЛОМ

Я вышел на поиски Бога.
В предгорье уже рассвело.
А нужно мне было немного –
Две пригоршни глины всего.

И с гор я спустился в долину,
Развел над рекою костер,
И красную вязкую глину
В ладонях размял и растер.

Что знал я в ту пору о Боге
На тихой заре бытия?
Я вылепил руки и ноги,
И голову вылепил я.

И полон предчувствием смутным
Мечтал я, при свете огня,
Что будет Он добрым и мудрым,
Что Он пожалеет меня.

Когда ж он померк, этот длинный
День страхов, надежд и скорбей –
Мой Бог, сотворенный из глины,
Сказал мне:
– Иди и убей!..

И канули годы,
И снова –
Все так же, но только грубей,
Мой Бог, сотворенный из слова,
Твердил мне:
– Иди и убей!

И шел я дорогою праха,
Мне в платье впивался репей,
И Бог, сотворенный из страха,
Шептал мне:
– Иди и убей!

Но вновь я печально и строго
С утра выхожу за порог –
На поиски доброго Бога
И – ах да поможет мне Бог!

Александр Галич
1971

Зима — время тишины и размышлений. Её холодные вечера словно созданы для философских поисков, когда природа вокруг застывает, а внутри нас пробуждаются глубокие мысли. Лёд и снег становятся метафорами жизни, а каждый снежный узор — напоминанием о её неповторимости. Вдохновляющие стихи о зиме открывают дверь в этот особый мир, где мороз оживляет философию, а тишина звучит яснее слов.

Белым-бело

Белым - бело !..
И в этом белом гимне
Приходит к нам ,
болезненно остра,
Необходимость тут же стать другими,
Уже совсем не теми, что вчера.
Как будто Бог , устав от наших каверз,
От слез и драк, от кляуз и нытья ,-
Возвел отныне снег, крахмал и кафель
В разряд святых условий бытия.
И кончились бои, и драки стихли,
И тишина везде вошла в закон
Как результат большой воскресной стирки,
Одежд, религий, судеб и знамён...

Леонид Филатов
1975 г

Элегия

Издержки духа — выкрики ума
и логика, — вы равно хороши,
когда опять белесая зима
бредет в полях безмолвнее души.
О чем тогда я думаю один,
зачем гляжу ей пристально вослед.
На этот раз декабрь предвосхитил
ее февральских оттепелей свет.
Какие предстоят нам холода.
Но, обогреты давностями, мы
не помним, как нисходят города
на тягостные выдохи зимы.
Безумные и злобные поля!
Безумна и безмерна тишина их.
То не покой, то темная земля
об облике ином напоминает.
Какой-то ужас в этой белизне.
И вижу я, что жизнь идет как вызов
бесславию, упавшему извне
на эту неосознанную близость.

Иосиф Бордский
1968 г.

Дым без огня

Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки.
Я не верю, что в эту страну забредёт Рождество.
По утрам мой комичный маэстро так печально играет на скрипке
И в снегах голубых за окном мне поёт Божество!

Мне когда-то хотелось иметь золотого ребёнка,
А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть
И молиться у старых притворов печально и тонко
Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь!

Всё бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки.
Всем понятно, что я никуда не уйду, что сейчас у меня
Есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки
И что всё это — так… пустяки… просто дым без огня!

Александр Вертинский

Белое безмолвие

Все года и века и эпохи подряд
Все стремится к теплу от морозов и вьюг.
Почему ж эти птицы на север летят,
Если птицам положено только на юг?

Слава им не нужна и величие.
Вот под крыльями кончится лед,
И найдут они счастие птичее,
Как награду за дерзкий полет.

Что же нам не жилось, что же нам не спалось?
Что нас выгнало в путь по высокой волне?
Нам сиянья пока наблюдать не пришлось.
Это редко бывает — сиянья в цене!

Тишина. Только чайки — как молнии.
Пустотой мы их кормим из рук.
Но наградою нам за безмолвие
Обязательно будет звук.

Как давно снятся нам только белые сны,
Все иные оттенки снега замели.
Мы ослепли давно от такой белизны,
Но прозреем от черной полоски земли.

Наше горло отпустит молчание,
Наша слабость растает, как тень.
И наградой за ночи отчаянья
Будет вечный полярный день.

Север, воля, надежда,- страна без границ,
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,
Потому что не водится здесь воронья.

Кто не верил в дурные пророчества,
В снег не лег ни на миг отдохнуть,
Тем наградою за одиночество
Должен встретиться кто-нибудь.

Владимир Высоцкий
1972

Японская культура удивительным образом совмещает в себе традиции и современный взгляд на мир. Тысячи лет существования в качестве изолированного островного государства позволили Японии пройти несколько витков эволюции и в уединении создать поистине уникальную культуру. Вот лишь несколько ярких и интересных философский концепций, понимание и применение которых поможет вам лучше контролировать свою жизнь и принимать более обоснованные решения.

1. Сю‑ха‑ри

Этот термин берёт начало из японского боевого искусства айкидо. «Сю‑ха‑ри» — метод обучения и освоения новых практик. Он состоит из трёх основных компонентов:

«Сю» — соблюдать. На этом этапе мы послушно изучаем основы и следуем нормам.
«Ха» — прорываться. После того, как мы усвоили базовые знания, мы можем начать экспериментировать и создавать свои собственные правила.

«Ри» — выходить за пределы. На этой ступени мы подключаем креативность и применяем свои умения на практике.
Вот как мастер айкидо Эндо Сейширо описывает эту концепцию: «Во время „сю“ мы повторяем все основные приёмы и техники, чтобы наше тело их усвоило в том виде, в котором они были созданы до нас. Мы сохраняем верность этим основам. На следующем этапе „ха“ мы добавляем свои новшества. Здесь допускается разрушать и игнорировать основы. И, наконец, на стадии „ри“ мы отбрасываем базовые знания и используем свою креативность, чтобы действовать по воле сердца и разума, не переступая границ».

2. Кайдзен

Эта концепция основана на идее непрерывного совершенствования с помощью небольших позитивных изменений. Японцы начали широко применять такой подход в период восстановления после Второй Мировой войны. Считается, что впервые его внедрили на производстве Toyota, а затем практику подхватили и другие японские компании.

В бизнесе кайдзен приносит пользу на самых разных уровнях: от производства до работы с командой и клиентами. Для личностного роста кайдзен можно использовать, изменяя свою жизнь к лучшему маленькими шагами, например постепенно усваивая полезные привычки.

3. Икигаи

Этот японский термин состоит из «ики» — «жизнь» и «гаи» — «смысл, ценность». В сочетании они подразумевают что‑то, что делает нашу жизнь достойной того, чтобы её проживать.

Вот что говорит об этой философской концепции японский психолог Мичико Кумано: «Чувствовать икигаи обычно означает чувствовать внутреннюю наполненность и глубокое удовлетворение, которые сопровождают нас, когда мы занимаемся любимым делом. Обязанности не дарят нам икигаи. Его можно получить, только если сохранять спонтанность и делать то, что хочется нам самим. Поэтому икигаи индивидуален и зависит от личности человека».

Считается, что именно философия икигаи может быть одной из причин долголетия жителей Окинавы.

4. Омотэнаси

Это философия гостеприимства, которая гласит, что любая забота должна идти от сердца. Омотэнаси — жизненно важная часть японской культуры, прочно укоренившаяся в обществе. Люди, которые практикуют такой подход, получают удовольствие, когда проявляют участие и помогают другим, и не требуют ничего взамен.

5. Омоияри

Омоияри можно описать как восприимчивость к чувствам и личным делам других людей, включая связанные с ними обстоятельства.

Автор книги «Омоияри. Маленькая книга японской философии общения» Эрин Ниими Лонгхёрст так объясняет эту философскую концепцию: «Это форма бескорыстного участия, когда вы ставите себя на место другого человека, смотрите на мир его глазами, стараетесь предвосхитить его потребности и ведёте себя так, чтобы ему было легко, комфортно и радостно».

Кассиры в японских магазинах — отличный пример омоияри. Если они заметят в руках покупателя несколько пакетов из других магазинов, то дадут ему один большой, чтобы он смог всё туда сложить, пусть даже в их магазине он купит какую‑то мелочь.

Мы собрали то, о чём вы так хотели узнать, но стеснялись спросить.

1. Можно ли дать определение счастья?

Можно. Более того — каждый человек активно ищет свою формулировку. Для одного это работа, для другого — дети, общение, семья, радости жизни.

Учёные — такие же люди, и они тоже пытаются найти определение счастья. И у каждого из них оно может быть своим. Универсальной, признанной абсолютно всеми формулировки нет. Но существует одна, которая, как мне кажется, ни у кого не должна вызвать отрицательной реакции.

Ричард Лэйард в книге «Счастье. Уроки новой науки», дал такое определение: счастье — это когда вам хорошо и вы хотите, чтобы так было и дальше. Ну а несчастье — это когда вам плохо и вы хотите, чтобы всё стало иначе.

Пусть у каждого будет своё определение, и вряд ли стоит спорить о том, какое из них более правильное. Лучше договориться о формулировке, которая не противоречит остальным. Пожалуй, Ричард Лэйард смог найти слова, которые позволят прийти к согласию.

2. Чем с точки зрения науки отличается счастливый человек?

Наверное, каждый легко назовёт внешние признаки: летящая походка, улыбка, смех, сияние. Можно выделить и характеристики, которые отличают счастливых людей — есть множество исследований на эту тему. Как правило, счастливые люди здоровее, они живут дольше, чаще создают и сохраняют семьи. Кроме того, такие граждане нередко больше зарабатывают и успешны в карьере. А ещё они часто щедрее, чем остальные.

Ну а теперь о том, какие личностные качества им в этом помогают. Номер один — это экстраверсия. В эмпирических исследованиях экстраверты показывают более высокий уровень счастья, чем интроверты. Учёные объясняют это тем, что у открытых людей больше связей, они живут общением и им нужно меньше ресурсов, чтобы восстановиться после контактов с другими.

Качество номер два — оптимизм. О его положительном влиянии пишет Мартин Селигман, психолог и автор теории позитивного взгляда на жизнь, в своей книге «Как научиться оптимизму». Селигман, например, утверждает: у оптимистов есть иммунитет к беспомощности и они более настойчивы. Поэтому они не сдаются, столкнувшись с неудачей, а просто пытаются дальше добиться успеха. В итоге оптимисты чаще получают желаемое, и поэтому они более счастливы.

Возникает вопрос: способен ли интроверт почувствовать себя более счастливым?

Соня Любомирски, известный российско-американский психолог, пришла к выводу, что это возможно. Она утверждает: оказывается, интроверту стоит время от времени вести себя так же, как экстраверту. Человек может с собой договориться: сегодня я пойду на какую-то интересную тусовку, буду много общаться. А потом выделю 2–3 дня на восстановление и отдохну. Такая тактика и правда может помочь интроверту почувствовать себя счастливее.

О том, как видит эту сферу человеческой жизни наука, Любомирски пишет в своих книгах. Одна из них, «Психология счастья. Новый подход» вышла и на русском языке.

3. Нужно ли учиться быть счастливым? Или это врождённое умение — либо есть, либо нет?

Наследственность влияет на уровень счастья — это показывают генетические исследования. В одном из них участвовали однояйцевые близнецы, которые после рождения воспитывались в разных семьях. Результаты показали, что, разлучённые с детства, они близки по уровню счастья больше, чем разнояйцевые близнецы, которые росли вместе в одной семье и в одном окружении. Это открытие стало первым, но очень убедительным свидетельством того, что генетические различия между людьми являются источником различий в уровне счастья.

Дальнейшие исследования подтвердили эти результаты и показали, что от 10 до 40% счастья зависит от наших генов, а остальное — от окружающей среды и обстоятельств. Это означает, что мы имеем определённую генетическую предрасположенность к счастью.

Но тем не менее 50% его уровня зависит от самого человека. А это много.

Поэтому я считаю, что счастью непременно нужно учиться. И перенимать какие-то приёмы у экстравертов, и поднимать уровень оптимизма. Ведь отношение к событиям часто зависит от точки зрения конкретного человека. Там, где для пессимиста всё плохо, оптимист может увидеть позитив и придумает, как действовать, чтобы его стало больше.

Увы, российские исследования показывают, что мы — страна пессимистов. Во всяком случае, их больше, чем оптимистов. Может быть, поэтому и довольных жизнью у нас не так много, и улыбаются далеко не все.

Универсального рецепта счастья, конечно, нет. Но я всем рекомендую почитать прекрасную книгу Селигмана «Как научиться оптимизму», о которой мы уже говорили. В ней есть целый раздел, который называется «Трансформация: от пессимизма к оптимизму». Там автор показывает, как шаг за шагом менять свои пессимистичные убеждения на позитивные — это важный навык, который помогает легче справиться даже с серьёзными неприятностями.

4. Существует ли один или несколько главных компонентов счастья? Есть ли что-то, без чего оно невозможно?

Представления о счастье у каждого человека формируются с детства. Сначала оно определяется взглядами, которые разделяли родители. Потом сказками, знакомыми с ранних лет, и фильмами, которые произвели впечатление. Сюда же добавляется опыт окружения. И наконец, собственные открытия и выводы.

Великий педагог Василий Сухомлинский говорил: «Человек таков, каково его представление о счастье». Мне кажется, что это вообще самый интимный вопрос. Ведь счастье — это всё, к чему мы стремимся, что приносит нам удовольствие и радость. В итоге представление о том, чем именно стоит наполнить жизнь, становится частью нашего мировоззрения.

Если же говорить о главных компонентах, стоит вспомнить Гарвардское исследование счастья. Оно стало самым длинным в истории науки и продолжается вот уже больше 85 лет. В нём была контрольная группа — обычные люди, жители Бостона. И вторая — выпускники Гарварда. Именно за этими группами в течение жизни наблюдали учёные. Присылали людям вопросы, проводили различные тесты, беседовали лично.

Некоторые участники до сих пор живы, а значит, исследования продолжаются.

И вот какой вывод неожиданно сделали специалисты. Один из главных факторов счастья — качественные социальные связи. Людям может казаться, что для удовлетворённости жизнью нужны успех и достаток, какие-то достижения, здоровье. Да, это всё важно. Но оказывается, человека могут сделать счастливым другие люди. Может быть, те, которые находятся рядом, но на них вечно не хватает времени. Поэтому стоит находить, укреплять и поддерживать качественные связи — знакомиться, общаться, заводить друзей.

5. Сильно ли зависят представления о счастье от культуры?

Да, безусловно. Ведь все мы живём в определённом окружении, и оно не может на нас не влиять. Есть большой пакет исследований коллективистских и индивидуалистских культур. Первые — это, как правило, общества Востока. Вторые — Запада. Россия значительное время относилась к коллективистским культурам, как, к примеру, Китай.

Исследователи сделали не самый приятный вывод для первых. Оказывается, в коллективистских культурах человек более несчастный, чем в индивидуалистских. Учёные предположили: это происходит потому, что его счастье во многом зависит от других людей. Человек вообще вряд ли может быть счастливым в одиночку. Ему необходимо, чтобы окружающие тоже были в порядке.

Вообще счастье не самое главное в мировоззрении коллективистских обществ, у них оно не считается обязательной нормой. Самыми важными признаются общие интересы группы, они выше личных. И счастливым можно стать только вместе с остальными. А если коллективные интересы пока не реализованы, если у кого-то рядом горе или травма — нечего улыбаться.

Счастье в таких культурах нередко бывает одним на всех, а не суммой множества индивидуальных радостей.

Дело в том, что в коллективистских обществах большую роль играет стыд. Часто именно он — один из основных социальных регуляторов контроля поведения человека. И многим совестно действовать иначе, чем принято в том или ином коллективе. Стыд возникает, когда человек нарушает норму или одно из неписаных правил, о которых знает.

В мифологии «русского счастья» это неприятное чувство занимает серьёзное место. И одна из довольно популярных и сегодня общественных установок гласит: «Счастье — это всегда немного стыдно». Печально, но пока это факт.

6. Могут ли представления о счастье у человека меняться со временем?

Да, оценка уровня удовлетворённости жизнью сильно трансформируется с возрастом. Одно из самых известных исследований на эту тему позволило получить так называемую «кривую счастья». В нём принимали участие самые разные люди из почти 150 стран мира. Результаты показали, что вне зависимости от региона уровень счастья оказался одинаково связан с возрастом. Учёные зафиксировали два пика: в 22–23 года и в 69 лет. Ну а между ними провал, то есть кривая получилась в виде латинской буквы U.

Получается, что сильнее всего уровень счастья падает примерно в возрасте 44–45 лет. Наверное, это связано с известным многим кризисом среднего возраста. Это период, когда происходит внутренняя переоценка и пересборка смыслов. Человек заново ищет и находит для себя ответы на вопросы, зачем он живёт и что вообще делает в мире.

Потом, что удивительно, кривая снова идёт вверх. Старшее поколение снова чувствует себя счастливым. Возможно, потому что люди живут и наслаждаются сегодняшним днём. Ценят то, что у них есть, находят гедонистические удовольствия в мелочах. Вообще есть концепция, что старость — это свобода. Можно жить, как считаешь нужным, ценить то, что нравится, заниматься тем, что считаешь важным, и ни за кем уже не гнаться.

Даже в коллективистских культурах можно уже не оглядываться на окружающих и искать собственные удовольствия в жизни. Может быть, поэтому уровень счастья снова растёт.

Конечно, не всё так просто. Ведь учёные в таких исследованиях оценивают «общую температуру по больнице» и могут ничего не знать о конкретном человеке. Личные судьбы у всех могут быть разными. Но тенденция именно такая.

7. Если вдруг ощущаешь себя несчастным, что сделать прямо сейчас, чтобы полегчало?

Самый простой приём — как-то подвигаться. Или хотя бы немного позаботиться о себе, заняться любым делом, которое приносит удовольствие.

На эту тему была одна интересная научная работа — «Социально-философский анализ феномена счастья» российского философа Евгении Мишутиной. Она предлагает составить список вещей, которые человек любит. Внести туда абсолютно всё, что удаётся вспомнить. Затем к каждому занятию добавить слово «любимый». И получится настоящая аптечка счастья.

Например, человек с удовольствием пьёт кофе и ест мороженое. Можно выпить любимый кофе, найти любимое мороженое. А потом заняться любимым делом в саду. И вот наш герой уже готов почувствовать себя счастливее.

Кроме того, помогают любые занятия, при которых заняты руки. Например, можно возиться в огороде, шить, рисовать, вязать. Ещё очень эффективным оказывается чтение: достаточно всего 6 минут читать что-нибудь интересное, и уровень стресса снизится примерно на 68%. Только, конечно, это не должна быть новостная лента.

Итак, если вам грустно, стоит хотя бы немного позаботиться о себе. А потом, когда уровень удовлетворённости повысится, можно возвращаться к делам.

8. А что делать, если вообще не знаешь, в чём твоё счастье?

Я бы предложила пройти онлайн-тесты. Их много — и короткие, и длинные. Например, тесты Сони Любомирски, Мартина Селигмана, Оксфордский опросник счастья. Они переведены на русский язык, адаптированы для нашей аудитории, одобрены российскими учёными. Ответы на каждый могут помочь взглянуть на ваше понимание счастья свежим взглядом, а оценок вам никто ставить не будет.

А ещё полезно просто порефлексировать. Спросить себя, что сейчас не даёт вам быть счастливыми, и честно ответить. Может быть, вам мешают какие-то мелочи. Например, сильнее всего раздражают не глобальные проблемы, а ремонт у соседа сверху. А может, вы просто голодны или вам в последнее время не хватало воды. Не исключено, что вы не чувствуете себя счастливым, потому что у вас всё время ноет колено и хорошо бы уже разобраться с этой проблемой.

А может, вы давно не общались с родственниками или дальним другом, мало времени проводите с детьми.

Проанализируйте, что происходило с вами за последние две недели. Здесь может помочь опросник качества жизни ВОЗ. Подумайте, какие мелочи могли испортить вам настроение. Возможно, вы поймёте причины своего не самого лучшего состояния и то, как всё исправить. А потом и счастье найдётся.

9. Где искать счастье, если случилось что-то очень плохое?

Мне кажется, в такой ситуации не до поисков счастья. Сначала стоит пережить произошедшее, осмыслить его. И потом, когда эмоции отступят, увидеть, что жизнь продолжается.

Может быть, в сложной ситуации стоит вспомнить про гедонистическую адаптацию. Это свойство психики, которое поддерживает стабильный уровень удовлетворённости, несмотря на любые внешние обстоятельства. В жизни всё время случаются самые разные вещи — плохие, хорошие, всякие. Но благодаря гедонистической адаптации мы быстро к ним привыкаем. И к замечательным, и к ужасным. Поэтому, если произошло что-то неприятное, сначала может казаться, что это кошмар, что всё пропало и непонятно, как дальше жить. Или наоборот — случается что-то очень радостное, и человек думает, что теперь он будет самым счастливым на свете.

Но потом постепенно психика адаптируется ко всем этим событиям. Уровень счастья выравнивается и возвращается на прежнюю отметку. Поэтому, может быть, главное — точно знать: если вы живы — всё пройдёт.

В сущности, наши усилия здесь направлены на то, чтобы преодолеть гедонистическую адаптацию. И повысить свой привычный уровень счастья.

10. Можно ли помочь другому стать счастливым?

Я считаю, что это наша ответственность — сначала стать счастливыми самим, а потом «заразить» и других людей. Да, счастье — это своеобразный вирус, который легко передаётся от одного к другому.

Ещё одно интересное исследование проводилось в течение 20 лет. Его результаты показали: если у человека был счастливый друг, который жил на расстоянии до полумили или до 0,8 километра, шансы подхватить от него это состояние возрастали на 40%. Если «разносчик вируса счастья» жил в двух милях, то есть в трёх километрах, шансы «заразиться» уменьшались на 20%. Возможно, потому что друзья виделись реже. Но это было в эпоху, когда расстояния были очень важны для общения.

Люди ловят сигналы других, включаются в их эмоции. А значит, разделяют и их состояние. Ну а с появлением соцсетей общение больше не зависит от местонахождения. Значит, можно сделать счастливым человека буквально на другом краю мира.

Поэтому, как принято говорить, сначала надеваем маску на себя — то есть становимся счастливыми сами. А потом заражаем нашим состоянием всех вокруг. Мне кажется, это лучшее, что мы вообще можем сделать, чтобы изменить мир к лучшему.

Гульнара Краснова
Доктор философских наук, профессор, журналист, писатель. Автор телеграм-канала «Счастье на научном».

Мы много рассуждаем о справедливости, но объяснить, что это, мало кто может. В 2018 году создатели словаря Merriam-Webster назвали «справедливость» главным словом года вместе с «национализмом» и «пансексуалом». Они дали ей такое определение: «Справедливость — это поддержание или управление тем, что является справедливым, особенно благодаря беспристрастному урегулированию конфликтов и назначением заслуженных наград и наказаний». Нам это всё еще кажется непонятным, поэтому давайте попробуем разобраться, что такое справедливость, с помощью детской считалочки и философии.

Уже с Античности философы поняли, что справедливость касается всех сфер нашей жизни, как общественных и важных вроде системы правосудия и гражданских прав, так и повседневных (кто сегодня платит за пир с Платоном?). А потому и назвали ее самой главной добродетелью, подчиняющей себе три другие — мудрость, мужество и умеренность, — которым должны следовать не только отдельные люди, но и государства.

«По-моему, кроме тех свойств нашего государства, которые мы рассмотрели, — его рассудительности, мужества и разумности — в нем остается еще то, что дает возможность присутствия их там и сохранения. И мы утверждали, что остаток, после того как мы нашли эти три свойства, и будет справедливостью».

— Платон, «Государство» (433с)

Впрочем, определить этот «остаток» не так уж легко. Мы часто говорим о справедливости в разных контекстах, забывая уточнить, что конкретно имеем в виду. Справедливость — это умение поступать правильно, несмотря на личную выгоду? заслуженно наказать преступника, несмотря на обиду? решить проблему голода? поставить честную оценку за экзамен?

«Мы делили апельсин. Много нас, а он один»: как поступить справедливо?

Часто первый вопрос, который приходит в голову, когда мы думаем о справедливости: как правильно поделить между людьми разные блага (как материальные, вроде денег или еды, так и нематериальные, вроде равного доступа к образованию или свободы слова). Какая будет честная зарплата; допустимы ли богатство и бедность; стоит ли вводить безусловный доход; как обеспечить всем равное образование и возможно ли это вообще; как бороться с дискриминацией; можно ли брать плату за чистую воду и воздух — всеми этими вопросами занимается распределительная (иногда ее называют дистрибутивной) справедливость (distributive justice), которая объясняет:

1) что,

2) как

3) между кем мы будем делить.

Например, апельсин из той самой детской считалочки можно делить по-разному, и от нашего решения будет зависеть, какое общество мы строим и что будем считать в нем справедливым.

Вариант первый: делим апельсин поровну

Обычно с апельсином мы поступаем просто: даем всем одинаковое количество долек и не паримся философскими вопросами. Такое решение кажется легким и понятным, его часто применяют и для решения более сложных вопросов: все люди равны, а потому пусть всем всё достается одинаково. Такая справедливость руководствуется принципом равенства, которого мы придерживаемся в вопросах гражданских прав: например, когда утверждаем, что женщины равны мужчинам, а потому стоит бороться с гендерной несправедливостью.

Что не так?

Хотя принцип равенства отлично действует в некоторых случаях (например, в борьбе против расовой, гендерной и прочей дискриминации), он сталкивается со множеством проблем в других ситуациях. Например, когда мы задаемся вопросом, а нужно ли нам экономическое равенство или стоит ли платить всем одинаковую зарплату. Где в таком мире место для индивидуальности и развития? Следование принципу равенства может привести к «уравниловке», в которой не учитывается, что у меня может быть аллергия на апельсины и лучше бы мне дали вместо этого пару лишних яблок.

Вариант второй: отдаем апельсин тем, кто заслужил

Поделить апельсин справедливо можно, подсчитав усилия тех, кто работал, чтобы его вырастить. Больше долек — тому, кто поливал его каждый день, меньше — тому, кто ухаживал за деревом всего пару раз в неделю.

Такая справедливость руководствуется принципом заслуг (desert-based principle): приложивший больше усилий должен получать больше тех, кто ничего не делал. Например, зарплаты зависят от этого принципа: тот, кто имеет бóльший опыт работы и занимается более сложным трудом, получает больше денег, чем те, кто выполняет неквалифицированную работу. Это кажется нам вполне справедливым.

Что не так?

Проблемы этого типа справедливости начинаются, когда он сталкивается с реальным миром, где уже существует неравенство: мне может не повезти, и я могу родиться в холодном климате, где попросту не растут апельсиновые деревья, или мои родители не смогли обеспечить мне достойное образование по апельсинологии, а потому я не получила хорошую работу. А еще я могу быть ужасным садоводом, но отличной писательницей, вот только в этом воображаемом апельсиновом обществе мои таланты никому не нужны, а значит, и апельсинов мне не достанется.

К тому же философы, которые поддерживают справедливость, основанную на заслугах, спорят между собой, как эти самые заслуги измерять:

британский философ Дэвид Миллер предлагает распределять блага по вкладу, который работники внесли в общий продукт. Апельсин следует отдать непосредственно тому садовнику, кто занимался тем самым деревом, с которого этот апельсин сорвали.

с ним не соглашается современный польский философ Войцех Садурски, который, наоборот, считает, что усилия важнее результата. А потому нам не нужно знать, кто вырастил конкретно это дерево, важнее понять, кто больше всех работал в апельсиновом саду — ему-то и достанется большая часть апельсинового урожая.
современный австралийский философ Джулиан Ламонт спорит с обеими позициями и предлагает давать больше апельсинов тому, кто больше всех потратился на апельсиновый сад — необязательно в денежном эквиваленте. Можно измерить, например, кто потратил больше времени или даже здоровья, и наградить его соответственно.
Вариации справедливости, основанной на заслугах, кажутся справедливыми в экономической системе, но в современном демократическом обществе мы вряд ли захотим, чтобы нас допускали к выборам на основе достижений (хотя раньше это считалось вполне нормальным, и во многих культурах только богатые и образованные мужчины могли голосовать).

Вариант третий: помогаем нуждающимся

Еще один вариант поступить справедливо — дать больше апельсиновых долек тому, кто в них нуждается. И совершенно неважно, как много он работал. Если моему соседу Пете нужны апельсиновые дольки, чтобы выздороветь, или даже просто потому, что он любит их больше, чем я, то кажется справедливым отдать бóльшую часть ему.

Такая справедливость основывается на принципе нужды (need-based), и к ней часто обращаются, когда пытаются решить проблемы голода и бедности. Мы хотим помогать страждущим, и кажется справедливым, что если кому-то не хватает еды или доступа к образованию, то мы пытаемся эту нехватку восполнить.

Что не так?

Проблема, на которую натыкается этот тип справедливости, — это критерий нужды. Все люди разные, и всем нужны разные вещи в разном количестве. Кто-то нуждается в свежей еде, а кто-то — в макбуке последней модели. Если измерить их нужду, вполне можно обнаружить, что второму ноутбук будет-таки нужнее и сделает его более счастливым, чем первого — еда. Значит ли это, что справедливее будет потратиться на макбук, а не на еду?

С похожей проблемой сталкивается и утилитаризм — философская теория, которая считает справедливым всё то, что ведет к максимизации всеобщего счастья. Как измерить нужду? И как измерить счастье? Если мой сосед Петя будет счастливее, чем я, когда получит больше апельсинов, утилитаристы их ему и отдадут.

Таким образом, философия утилитаризма допускает страдание, если оно ведет к счастью для большинства. Но так ли это справедливо — заставлять меньшинство страдать ради благополучия части общества, пускай и бóльшей?

Вариант четвертый: спрашиваем Джона Ролза

Если ни один из вышеперечисленных способов поступить справедливо не устраивает, а поделить апельсин всё-таки хочется, можно обратиться к одному из самых обсуждаемых политических философов ХХ века, Джону Ролзу. Он придумал собственную теорию распределительной справедливости, основанную на двух принципах:

«во-первых, каждое лицо (person), принимающее участие в какой-либо практике, или находящееся в сфере ее воздействия, имеет равное право на наиболее обширную свободу, совместимую с такой же свободой для всех остальных;

и, во-вторых, неравенство допустимо только в том случае, если разумно ожидать, что оно будет выгодно для всех и при условии, что то общественное положение и те должности, с которыми оно связано или из которых оно вытекает, являются доступными для всех».
— Джон Ролз, «Справедливость как честность»

Проще говоря, Ролз попытался соединить принцип равенства и принцип справедливости, основанной на заслугах. Все люди равны и должны иметь одинаковый доступ ко всем благам. Однако неравное распределение этих благ допустимо, если оно выгодно большинству и помогает развитию общества, ведь те, кто получали больше, добились успеха благодаря своим способностям и помогли сделать общество лучше для всех.

На примере с апельсином (и очень упрощенно) это означает, что в идеале апельсин хорошо бы поделить между всеми поровну. Но. Если кто-то работал больше всех в апельсиновом саду или изобрел какое-то новое средство, помогающее выращивать апельсины быстрее, то он вправе получить больше апельсиновых долек. Ведь, в конце концов, это он потом будет работать лучше, а значит, всё общество только выиграет от этого и получит бóльший урожай апельсинов. Таким образом, Ролз допускает неравенство, если оно выгодно и тем, кто меньше всех получает.

В книге «Теория справедливости» Джон Ролз утверждает, что большинство людей рационально предпочтет именно такую систему справедливости, если они окажутся в ситуации, где никто ничего не знает о своем нынешнем социальном статусе и о статусе других людей, — или, говоря словами Ролза, все наденут так называемую вуаль неведения. В таком «естественном» состоянии, где все люди по-настоящему равны между собой и не имеют вообще никаких привилегий — ни денег, ни таланта, ни даже склонностей к риску или оптимизму, — все согласятся с тем, чтобы в будущем справедливом обществе у всех был равный доступ к благам.

Однако все так же вполне рационально не захотят и полной уравниловки, ведь тогда какой смысл развивать таланты и что-то делать? А потому небольшое неравенство оправдано, ведь те, кто заслуженно будет получать больше, также будет делать и жизнь всего общества лучше. И даже те, кто в итоге получит меньше всех, всё равно получит больше в сравнении с обществом, где будет полная уравниловка, которая никого не мотивирует развиваться.

Вариант пятый: спорим с Ролзом и спрашиваем всех остальных

Теория Ролза породила лавину критической литературы и дальнейших исследований справедливости. «Отныне политические философы обязаны либо работать в рамках теории Ролза, либо объяснять, почему они этого не делают», — заявил современный американский философ Роберт Нозик и принялся спорить с Ролзом, утверждая, что его теория ограничивает личную свободу. Ведь если на моем таланте выращивать отборные апельсины паразитируют менее способные садовники, и государство к тому же вынуждает меня часть апельсинов им отдавать (пусть даже я получаю больше, чем они), то это не так уж и справедливо.

Известный американский философ Майкл Сэндел тоже не согласен с Ролзом, но по другому поводу: он считает, что мы не способны представить себе то самое «естественное» состояние, где все равны. Ведь даже надев «вуаль неведения», в реальной жизни мы всё равно остаемся мужчинами или женщинами, остается культура, в которой мы росли, и другие факторы (вроде отношений с другими людьми и наших черт характера), которые неосознанно влияют на нас.

А потому справедливость имеет свои пределы. Возможно, нам стоит строить общество, в котором справедливость не занимала бы главенствующее положение среди других добродетелей. Проще говоря, а почему вообще так важно делить апельсин справедливо? Почему бы не задаться другими вопросами, например, как поделить апельсин так, чтобы это сделало всех нравственными или улучшило отношения?

Современный американский философ Майкл Уолцер считает, что всё-таки задаваться вопросами о справедливости важно и нужно, вот только стоит помнить, что в реальной жизни всё зависит от конкретной ситуации. А потому ни к чему искать один-единственный критерий справедливости, если можно использовать разные принципы справедливости для разных ситуаций. В одном случае будет справедливо поделить апельсин поровну, в другом — отдать тому, кто его вырастил, а в третьем — самому голодному. Справедливость зависит от культуры и контекста, и нам лучше прекратить попытки искать одну-единственную справедливость и разрешить каждому обществу самому решать, что справедливо для него.

И хотя позиция Уолцера кажется привлекательной, с ним спорят те философы, которые выступают против релятивизма. Ведь если в одном обществе все апельсины отдаются самым красивым, потому что самые красивые захватили власть и установили такой закон, мы вряд ли захотим с этим согласимся.

А значит, поиски распределяющей справедливости продолжаются до сих пор. Этим активно занимаются современные политические философы.

Апельсин украден! Кто виноват и что делать?

Справедливость занимается не только дележкой. Мы вспоминаем о справедливости и когда хотим наказать нарушителей, которые незаконно присвоили себе блага. Обычно такие исследования называют исследованиями исправляющей справедливости (corrective justice).

Мы делили апельсин, а его украли. Преступника нашли, но каким же будет справедливое наказание?

Вариант первый: забираем у преступника такой же апельсин

Как насчет отобрать у нарушителя такой же апельсин? Это кажется справедливым: меня лишили апельсина — и я отберу у своего обидчика такой же апельсин.

Принцип талиона «око за око, зуб за зуб» известен с древнейших времен — это, пожалуй, самый первый вариант исправляющей справедливости. В какой-то степени он продолжает принцип равенства: если я лишилась апельсина и страдала из-за этого, то я хочу, чтобы мой обидчик страдал точно также и лишился того же.

Что не так?

Не всё можно компенсировать. Если апельсин можно вернуть, то возвратить утраченное здоровье или оживить убитого близкого человека невозможно. Да и не факт, что преступник будет страдать также, как и его жертва, даже если лишится того же. Измерять страдания, как и счастье, очень проблематично.

Вариант второй: идем в суд

Если отбирать апельсины кажется не очень справедливым решением, то можно отправиться в суд, где за кражу назначат штраф, принудительные работы или даже лишение свободы. Звучит справедливо?

Судебная система базируется на принципе, основанном на заслугах: каждый преступник получает то наказание, которое соответствует степени его вины. Только в отличие от принципа талиона наказание — это необязательно причинение преступнику точно такого же вреда, что он причинил жертве. Это не отбирание у него таких же апельсинов, а любое наказание, которое беспристрастный орган справедливости сочтет адекватным. Больше не жертва решает, как наказывать преступника в ответ, теперь этим занимается незаинтересованная сторона, которая и решит, что будет правильным наказанием.

Такое понимание исправляющей справедливости известно как ретрибутивизм, и многие философы права развивают эту теорию, популярную еще с XIX века. Например, философ Иммануил Кант так ее определяет:

«Итак, то зло, которое ты причиняешь кому-нибудь другому в народе, не заслужившему его, ты причиняешь и самому себе… Лишь право возмездия, если только понимать его как осуществляющееся в рамках правосудия (а не в твоем частном суждении), может точно определить качество и меру наказания; все прочие права неопределенны и не могут из-за вмешательства других соображений заключать в себе соответствие с приговором чистой и строгой справедливости».

— Иммануил Кант, «Основы метафизики нравственности»

Что не так?

Ретрибутивизмом до сих пор руководствуются многие системы правосудия, но его иногда критикуют за слишком жестокое отношение к людям. Например, философы-утилитаристы считают, что система правосудия не должна увеличивать страдания — а тут получается, что сначала жертва страдает от действий преступника, а затем и преступник страдает от системы правосудия. Кроме того, этот подход сфокусирован на наказании преступника, но не на помощи ему в исправлении — а значит, не заботится о предотвращении будущих преступлений.

Кроме того, ретрибутивизм неизменно сталкивается с проблемой обоснования смертной казни. Бывают ли преступления, для которых смертная казнь — единственное решение, или ее стоит отменить, потому что ничто (даже убийства сотни тысяч других людей) такого наказания не заслуживает?

Впрочем, вопрос смертной казни обсуждает любая теория исправляющей справедливости и ищет свои аргументы как за, так и против.

Вариант третий: отправляем преступника выращивать апельсины

Если вы согласны, что заставлять преступников страдать не очень гуманно, а лучше отправить их приносить пользу обществу, то читайте философов-утилитаристов. Они говорят, что наказания, которые фокусируются только на возмездии, — однозначное зло. Уж лучше строить систему правосудия так, чтобы справедливым считалось то, что приносит всем выгоду.

Например, можно наказать преступника, отправив его не в тюрьму, а на апельсиновую плантацию, где он возместит ущерб одного украденного апельсина, вырастив еще дюжину. Кроме того, можно задаться целью исправить нарушителя и помочь ему осознать свою вину, чтобы в будущем он больше никаких преступлений не совершал и не представлял угрозу обществу.

И вообще можно создать такую систему наказаний, которая настолько бы устрашала жителей общества, что все попросту побоялись бы совершать преступления.

Что не так?

Философы-утилитаристы так сильно фокусируются на всеобщем благополучии, что им приходится допускать наказание невиновного. Например, если его наказание послужит отличным примером для всех остальных, чтобы те поменьше нарушали закон, то утилитарист посчитает, что такое наказание принесет больше блага, чем страданий. Ну а то, что несправедливо пострадал один… Что же, нам всем приходится чем-то жертвовать.

Кроме того, утилитаристы в целом лояльно относятся к смертной казни, ведь она служит отличным устрашителем для общества.

Вариант четвертый: прощаем

А что, если поступить справедливо — это простить преступника? Прощению учат многие религии мира, ведь мы не в силах вершить справедливый суд, а потому уж лучше оставить это Богу.

Впрочем, о прощении говорят не только священники. О том, что поступить справедливо — значит отпустить преступника, говорили и стоики. Согласно стоической философии, справедливый человек настолько самодостаточен, что ему попросту невозможно нанести такой вред, который потребовал бы наказания:

«Вся­кая обида отни­ма­ет нечто у того, кому нано­сит­ся. Она либо ума­ля­ет наше досто­ин­ство, либо нано­сит ущерб телу, либо отни­ма­ет что-то из внеш­них по отно­ше­нию к нам вещей. Но муд­ре­цу нече­го терять: все его досто­я­ние в нем самом, фор­туне он не дове­рил ниче­го; все его доб­ро поме­ще­но в самое надеж­ное место, ибо он доволь­ству­ет­ся сво­ей доб­ро­де­те­лью, кото­рой не нуж­ны дары слу­чая и кото­рая поэто­му не может ни убавиться, ни при­ба­вить­ся».

— Сенека, «О стойкости мудреца»

Что не так?

Прощать всех преступников, может быть, и хорошая стратегия для мира моральных святых, но в нашем мире это может быть опасно: некоторые люди сочтут, что раз преступления не наказуемы, то их можно легко совершать. Например, Главкон, один из участников Платоновского диалога «Государства» рассказывает легенду о кольце Гига. Любой, кто наденет его, становится невидимым и может делать что хочет. Главкон уверен, что даже если кольцо попадет к справедливому человеку, тот всё равно не устоит перед его властью и начнет вершить самосуд: например, убьет человека, пускай и преступника.

Справедливость — настолько широкая тема, что о ней можно размышлять не только спрашивая, как что-нибудь честно делить и как наказать. Философы также пытаются определить, кто именно решает, что такое «справедливо»: Бог, ученые, юристы, политики, бизнесмены или все мы. А также изучают, как менялось понятие справедливости на протяжении веков.

Справедливость беспокоит нас так сильно, что мы готовы драться за нее и даже отдавать свои жизни. Но бывает ли справедливая война — или справедливость не терпит насилия? Ученые до сих пор не пришли к единому мнению в этом вопросе, а потому поиски определения справедливости продолжаются.