И как такой взгляд на мир пригодится каждому человеку.

Я неохотно убираю руки от медленно вращающейся на гончарном круге миски и наблюдаю, как её неровные бока постепенно останавливаются. Вот бы ещё чуть-чуть их подправить. Я в древнем городе керамики Хаги в префектуре Ямагути. Хотя я доверяю мастеру, который убедил меня оставить миску как есть, не могу сказать, что понимаю его мотивы. Он с улыбкой произносит: «В ней есть ваби-саби». И отправляет мою миску на обжиг. А я сижу, размышляя над отсутствием симметрии, и пытаюсь понять, что же такое он имел в виду.

Как оказалось, непонимание этой фразы — вполне обычное явление. Ваби-саби — ключевая идея японской эстетики, древних идеалов, которые до сих пор регулируют нормы вкуса и красоты в этой стране. Это выражение не только невозможно перевести на другие языки — оно и в японской культуре считается не поддающимся определению. Его часто произносят в случае глубокого восхищения и почти всегда добавляют muri (невозможно), когда просишь объяснить подробнее. Короче говоря, выражение «ваби-саби» описывает необычный взгляд на мир.

Выражение зародилось в даосизме во времена существования Китайской империи Сун (960‑1279), потом попало в дзен-буддизм и вначале воспринималось как сдержанная форма восхищения. Сегодня оно отражает более расслабленное принятие недолговечности, природы и меланхолии, одобрение несовершенства и незавершённости во всём — от архитектуры до керамики и флористики.

Ваби примерно означает «элегантная красота непритязательной простоты», а саби — «течение времени и наступающий вследствие этого распад». Вместе они обозначают чувство, уникальное для Японии и занимающее центральное место в культуре этой страны. Но такое описание очень поверхностно, оно мало приближает нас к пониманию. Буддистские монахи вообще полагают, что слова — его враг.

Как считает профессор Танехиша Отабе (Tanehisa Otabe) из Токийского университета, начинать знакомство с ваби-саби хорошо с изучения древнего искусства ваби-ча — вида чайной церемонии, возникшего в XV–XVI веках. Основавшие его чайные мастера отдавали предпочтение японской керамике, а не популярной в то время идеально выполненной китайской. Это был вызов тогдашним нормам прекрасного. На их чайных приборах не было привычных символов красоты (яркие цвета и затейливая роспись), и гостям предлагалось рассматривать неброские цвета и текстуры. Эти мастера выбирали несовершенные, грубоватые предметы, потому что «ваби-саби предполагает что-то незаконченное или неполное, оставляя простор для воображения».

Взаимодействие с чем-то, что считается ваби-саби, даёт:

• осознание естественных сил, участвующих в создании предмета;


• принятие природной силы;


• отказ от дуализма — убеждения, что мы отделены от окружающей нас среды.

Вместе эти впечатления помогают смотрящему увидеть себя частью природного мира и почувствовать, что он не отделён от него, а находится во власти естественного течения времени.

Щербинки и неровности воспринимаются не как ошибки, а как проявление созидательной силы природы – точно так же, как мох, растущий на неровной стене, или согнувшееся на ветру дерево.

«Принципы ваби-саби открыли нам глаза на повседневность и создали необычный, эстетический, подход к восприятию обыденного», — говорит профессор Отобе, особо подчёркивая важность принятия в японской культуре. В ней общество регулярно вынуждено бороться с катаклизмами. Вместо того чтобы провозглашать природу лишь опасной разрушительной силой, ваби-саби помогает представить её как источник красоты, которую стоит ценить даже в мельчайших проявлениях. Она становится местом, где рождаются цвета, формы, узоры и вдохновение, силой, с которой можно не только бороться, но и сотрудничать.

Главный же ключ к пониманию ваби-саби — неизбежность смертности, заключённая в природе. Сами по себе окружающие нас формы просто красивы. Но осознание их быстротечности, подчёркивающее нашу собственную недолговечность, делает их значительнее.

Это напомнило мне историю одной японской коллеги о её детской поездке в Киото. Тогда она наскоро прошла по территории вокруг деревянного храма Гинкаку-дзи, торопясь посмотреть более знаменитый позолоченный Кинкаку-дзи, возвышающийся над озером. Он был ярким и эффектным и впечатлял гораздо больше, чем его простой и традиционный собрат.

Она снова побывала там через несколько десятилетий. Хотя золотой храм по‑прежнему бросается в глаза, она заметила, что кроме быстрого удовольствия от созерцания золота в нём больше ничего нет. А вот в Гинкаку-дзи она нашла новое очарование: старое дерево имеет множество оттенков и текстур, а сады камней подчёркивают разнообразие природных форм. Она не могла оценить этого в детстве, но с возрастом стала воспринимать разрушительное действие времени как источник красоты — гораздо более значительный, чем блеск золота.

Я была заинтригована этим и решила связаться с керамистом Кадзунори Хамана (Kazunori Hamana), в чьих работах часто находят элементы ваби-саби. Он тоже подчеркнул важность старения.

«Когда ты молод, у тебя другие чувства — всё новое кажется хорошим, ты начинаешь видеть развитие истории, — объясняет он. — Когда ты вырастаешь, то видишь множество историй, в своей семье и в природе: всё растёт и умирает, а ты лучше понимаешь эти концепции, чем в детстве».

Такое отношение к отметкам времени — основная черта работ Хаманы, которые он выставляет в заброшенных сельских домах. Он объясняет, что дверные косяки, почерневшие за годы от каминного дыма, и начавшие осыпаться глинобитные стены — история дома. Они создают подходящий фон для его работ и помогают избежать холодной раздвоенности обезличенного пространства белых галерей.

Хамана применяет в своей работе важную для ваби-саби концепцию о взаимотворчестве человека и природы. «Сначала я немного обдумываю дизайн, но глина — природный материал, она меняется. Я не хочу бороться с природой, поэтому следую форме глины, принимаю её», — рассказывает он.

Иногда природа становится ещё и фоном, на котором он выставляет свои изделия. Например, он оставил несколько работ в заросшем бамбуковом лесу на территории вокруг своего дома. За годы они заросли кустарником, и на них появились неповторимые узоры от перепадов температур, сколов и окружающих растений. Но это только дополняет красоту каждого объекта, а трещины расширяют его историю.

С ваби-саби также часто связывают искусство кинцуги — метод реставрации разбитой керамики с помощью лака и золотого порошка. Этот подход подчёркивает, а не скрывает трещины, делая их частью предмета.

Когда дочь Хаманы случайно разбила некоторую его керамику, он на несколько лет оставил осколки на улице, чтобы природа придала им цвет и форму. Когда местный специалист по кинцуги склеил их, разница цветов была настолько тонкой и неравномерной, что её ни за что бы не удалось воссоздать намеренно.

Принятие природных эффектов и отражение семейной истории создают неповторимую ценность предмета, который во многих культурах сочли бы бесполезным и выбросили.

Стремление к безупречности, так распространённое на Западе, задаёт недостижимые стандарты, которые только вводят в заблуждение. В даосизме идеал приравнивается к смерти, потому что он не предполагает дальнейшего роста. Стремясь создавать безупречные вещи, а затем пытаясь сохранить их в таком состоянии, мы отрицаем саму их цель. А в результате теряем радость перемен и развития.

На первый взгляд эта концепция кажется абстрактной, но восхищение недолговечной красотой лежит в основе самых простых японских удовольствий. Например, в ханами — ежегодной церемонии любования цветами. Во время цветения сакуры устраивают вечеринки и пикники, катаются на лодках и участвуют в фестивалях, хотя лепестки этого дерева быстро начинают опадать. Узоры, которые они образуют на земле, считаются такими же красивыми, как и соцветия на деревьях.

Такое принятие мимолётной красоты вдохновляет. Хотя оно и окрашено меланхолией, но учит наслаждаться каждым приходящим моментом, ничего не ожидая.

Вмятины и царапины, которые есть у всех нас, напоминают о приобретённом опыте, и стереть их — значит игнорировать жизненные сложности. Когда через несколько месяцев мне пришла миска, сделанная мной в Хаги, её неровные края больше не казались мне недостатком. Вместо этого я увидела в них желанное напоминание о том, что жизнь неидеальна и не нужно пытаться её такой сделать.

Еще в глубокой древности люди замечали, что красивые вещи приносят радость. Поэтому и сейчас даже утилитарные предметы, например, посуду, стараются делать изящной, радующей глаз. Со времен первобытного человека мало что изменилось, разве что теперь мы задумываемся над тем, почему красивые вещи помогают нам чувствовать себя счастливыми.

Ни глиняная миска, ни боевой топор не обязаны быть красивыми. Тем не менее люди тратили дополнительное время и силы, чтобы предметы выглядели привлекательно. Получается, что красота важна даже для предметов, из которых ешь похлебку или которыми убиваешь врага. Столетиями философы и мыслители пытались понять суть красоты. Почему одни вещи вызывают восторг, а другие разочаровывают?

Природная гипотеза

Точный ответ на этот вопрос никто не дал до сих пор. Но при этом ученые предложили несколько гипотез с разных точек зрения, объясняющих красоту. Наиболее популярной остается версия, основанная на законах природы. Древний человек замечал, что все съедобное и полезное, чаще всего, бывает симметричным, гладким и ярким. С другой стороны, испорченное и бесполезное часто выглядит высохшим, испорченным и, иногда, откровенно омерзительным.

Спелый фрукт на ветке дерева, пробирающийся через чащу олень, журчащая вода в ручье — все это было привлекательным. Касалось это и сексуальных партнеров. Фертильные, физически здоровые мужчины и женщины сильно отличались от старых и больных. Мозг постепенно закреплял положительные признаки. Так появились ассоциации, помогающие безошибочно определить полезное и безопасное. Это помогало выживать во враждебном первобытном мире.

Проходили тысячелетия, сменялись поколения и так появилось устойчивое понятие красивого. Можно сделать вывод, что люди считают красивым то, что в природе приносит пользу, обеспечивает безопасность и помогает размножению. Сейчас жизнь стала проще, но усвоенные многочисленными предками правила продолжают работать.

Все дело в паттернах

Одна из особенностей человека, отличающая его от животных — это способность различать паттерны. Под этим понятием подразумевают рисунки, узоры и фактуры. Для нас важно рассматривать изображения, причем каждый аз новые, а отсутствие свежих зрительных впечатлений может привести к стрессу. Человек тревожно, когда он постоянно наблюдает одно и то же.

Среда, где есть что рассматривать, всегда привлекательна. Наш мозг занят и покидать интересное место совсем не хочется. Это объясняет то, что нам неуютно в помещении с серыми бетонными стенами или среди многоэтажек спального микрорайона. Однообразие вокруг вгоняет нас в чувство уныния и даже тревоги.

Интерьеры, изобилующие деталями: книгами, статуэтками, картинами, необычной мебелью, коврами, нам нравятся. В них есть что рассматривать и анализировать, мозг как бы говорит нам: «Останемся здесь и рассмотрим больше». Поэтому имеет право на жизнь гипотеза о том, что красивым считается разнообразие, а некрасивым — однообразие и дефицит интересных мелочей.

Влияние моды

Многие ученые считают, что понятие красоты непостоянно. По их мнению, оно меняется по мере изменения окружения человека. Если мы изо дня в день смотрим на одно и то же, оно постепенно теряет свою привлекательность. Нам хочется чего-то нового, не набившего оскомину.

Страсть к новому — часть человеческой природы. Есть мнение, что древние люди, любившие все старое, не умели адаптироваться к изменчивому миру, не дали потомства и вымерли. Это объясняет то, что сегодня нам может нравиться гладкое и белое, а завтра в тренде окажется серное и шершавое.

Сейчас в моде бионика, завтра снова придет время индустриального, а потом, возможно, вернемся к классическому. В любом случае красивое всегда имеет один или несколько признаков из короткого списка: оно либо полезное, либо интересное, либо просто новое. Три этих свойства важны для выживания человека.